Я убеждён, что нет ничего прекрасней, чем женщина в платке.
Платок задаёт строгость всему образу. С ним не наденешь кроссовки или парку, да и дурой быть уже не с руки. Платок, будто раскрытая скобочка, меняет всё телесное уравнение: из-под него на лоб, как лукавый минус, выпадает пшеничная прядочка. Она отнимает рассудок, и сердце начинает биться, как сокращённая дробь.
Платок атрибут религиозный, вплоть до мистики. Женщина в нём приобретает качество колдуньи, лесной ворожеи, феи. Этой магией был очарован Дарьяльский, герой романа «Серебряный голубь». Встретив сектантку в платке, он почувствовал как: «сладкая волна неизъяснимой жути ожгла ему грудь». Платок переносит женщину ближе к лесной опушке, бане, церковной луковке. Женщина в платке любуется умершим осенним листом и никогда – новой моделью автомобиля. От неё пахнет морозом и дрожью указательного пальца.
Магию платка уже распознали люди, «живущие шурша». Пуховый покров засветился над свиным носиком и яркими, но такими пустыми глазами. Они блестят, как две заплесневевшие плюшки. Шлюха, расписанная под хохлому, кривляется на камеру вымучено, кукольно, слишком улыбчиво. Платочница обязательно стоит рядом со стогом сена или утопает в вульгарных снегах, отчего кичливая русскость похожа на перемёрзшую картошку. Такие фотографии любят те, для кого Русь – это чтобы бабы не блудили с хачами.
Но ведь есть иная Русь. Есть иные женщины.
Это существа из забытого, потерянного мира. Они несут себя хрупко, но уверенно, как бумажный кораблик в весеннем ручье. На спине завязан платок, и потому женщина держится прямо, как незажжённая спичка. Тонкий стан, будто корма каравеллы, только ждёт своего капитана. Миновав (обязательно – миновав) такая женщина не бросит, а положит на плечи гордый, таинственный взгляд, который долго потом ноет под ложечкой. Понравился ли? А может – просто посмеялась?
А всё дело в платке.
От внутреннего жара он слегка подтёк, и под ним горят не глаза, а голубые самоцветы. Ресницы стряхивают искры, и щёки пылают углями. А светлая прядка, как метроном, как ржаная плёточка, рассекает потрескавшиеся губы. Не её, – твои. Прядка то встаёт в игривый восклицательный знак, то сворачивается неуверенным вопросом. Ветер пытается выдуть из платка шерстяной пузырь, и женщина двумя пальцами, будто готовясь бросить на сторону лукавый взгляд, придерживает развивающийся белый парус.
В такую секунду хочется подойти к даме и не поздороваться, а, как это называли раньше, отрекомендоваться.
Но вот рабочий платок, впрочем, как и исламский, некрасив. Первый абсолютно функционален, а значит, не имеет дополнительных измерений, а мусульманская накидка скрывает женщину, лишая её всякой тайны. Женщина, как существо раскрываемое, от этого только проигрывает. Проиграла она и от Октябрьской революции, которая, конечно же, перекроила женскую моду. Если раньше платок было принято завязывать под подбородком, то теперь за головой, как косынку – так ломали традиционную деревенскую культуру. Знаменитый плакат с кричащей в будущее Лилей Брик как раз про это.
Совсем иное дело русский платок. Достаточно сказать, что знаменитые оренбургские изделия вяжутся из самого тонкого в мире козьего пуха. Качество невесомой белой паутинки или палантина проверяется просто, но сказочно: шаль должна проскальзывать сквозь кольцо и помещаться в гусином яйце.
В отличие от оренбургских, павловопосадские платки, наоборот, не скромничают, а горят. Там красные цветы на чёрном поле, а розы и георгины сплетаются в чудный орнамент. Такие платки обычно можно увидеть в фильмах про народную жизнь, тогда как в действительности это вещь абсолютно не колхозная.
Почему?
Да просто бывает, что однажды в снежный зимний день посмотришь на женщину в платке, и сладкая неизъяснимая жуть ожжёт сердце.
#ПК_публицистика
